«Дыхание Чейн-Стокса» и другие рассказы - Владимир Глянц

Спасибо, хоть мама при нем не стала, но только вышли за порог, как она мне врежет, я только как завою…

Ну а чем то дело кончилось, с пестолем? Жиганов принес им какую-то бумагу, они ее понюхали (шестерки посмеялись), потом читали вверх ногами, а потом подожгли и говорят:

– Хорошо горит.

– Я для вас – на все… Только, прошу, подкиньте, как договаривались.

– Говоришь, окно в домоуправлении открыто будет?

– Открыто-открыто. Вот как истинный Бог, мухи не обижу.

– Перекрестись! – говорят ему.

– Ну что вы, парни. Я же коммунист, – он оглянулся. – Вдруг хто увидит? Будет похуже история, чем с пистолетом.

Они давяще молчали.

– Так что? Сделаете?

– Ты не коммунист, а козел, понял? Если тебе говорят: перекрестись, делай сразу, а не то будешь у нас креститься с утра до вечера.

Он еще раз оглянулся на все стороны, икнул и быстро-быстро перекрестился.

– Так бы и сразу, – сказали ему.

– Так что? – он полусклонился в просительной позе.

– Будем посмотреть, – ответили ему.

Мишка подошел ко мне и, как бы задыхаясь от своего уже в ту пору довольно подлого и какого-то жирного смеха, сказал:

– Видал, в какую Жиган замазку к блатным попал?

Пестоль все же подкинули. Говорят, первое, что он сделал, – стал искать на газете номер квартиры, который обычно почтальон надписывает. Думал подловить простачков. Но это место на газете, как рассказывают, было вырвано…

В сумраке беседки кто-то неуверенно, но приятно щипал гитарку и напевал:

Я – не вор, я не грабил народ.В жизни я никого не обидел.Так за что же, за что же тогдаСтолько горя и слез я увидел?..

Дверь

– Дверь! – придушенно сказал я.

– Что – дверь? – спокойно спросил Валера.

– Скрипит входная дверь, – совсем упавшим голосом сказал я.

– А дверь… – лицо Валеры недобро оживилось, и он, тоже перейдя на шепот, добавил: – Так это, наверное, воры залезли в квартиру.

У меня в позвоночнике лифт от страха поехал вверх – в голову.

– Что же нам делать? – прошептал я.

– А что нам делать, – Валера громко хохотнул нехорошим смехом. – Молись о спасении заблудшей души своей.

– Тише! – умолял я. – Слушай, ты же большой, придумай что-нибудь.

– Придумать? Ну, так и быть, спасу тебя в последний раз. Вообще-то мне порядком надоело тебя спасать. Кто ты мне? Брат не брат, не пойми – не разбери что.

– Как же не брат? – возмутился я, как только было возможно тихо, одновременно прислушиваясь к двери: скрипела проклятая! – Как же не брат! А кто тебе всегда оставляет чего-нибудь вкусненького?

– Этого мало, – сказал он, делая перед зеркалом страшные рожи. – Ты уже должен оказывать старшему брату настоящие услуги.

– Так я буду-буду!

– Хорошо. Проверим, – сказал он, с трудом отрываясь от зеркала и вперяя в меня неприятный взгляд мутно-серых глаз. – Для начала мне нужны все твои деньги, которые ты скопил, понял?

– Как… какие деньги? – неуверенно-лживо удивился я.

– Вот, спасай тебя после этого. Имей в виду, – он погрозил мне пальцем, – я знаю про все твои заначки.

Фига с два поймешь моего брата: на бэ он берет или действительно знает? Дверь в прихожей визгливо запела, и я покрылся холодным потом от ужаса. Валера тоже, казалось, опасливо прислушивается к двери.

– Так жизнь или кошелек? – спросил Валера, сощурясь, и я похолодел от его взгляда. Интересно, а почему он сам бандитов не боится? Денег было жалко. Я уже три месяца копил на набор «Юный химик» и теперь был близок к цели. В прихожей опять угрожающе взвизгнуло.

– Отдам, все отдам, только спаси, – горячо заговорил я.

– Вот это – другое дело. И сколько там у тебя? Вернее – у нас, – многозначительно поправился он.

– Не помню, я давно не считал.

– Врешь, браток!

Я и вправду врал. Но не сразу же сдаваться. Я решил максимально занизить сумму, иначе «Юный химик» уплывет.

– Да так, немного. Рублей восемь с копейками.

– Имей в виду, что вранье твое все равно откроется. Покажешь заначку, вместе посчитаем, – убийственно хладнокровно и неторопливо сказал он.

– Двадцать восемь рублей сорок три копейки, – выпалил я. – Только быстрее спаси!

– Так, – дьявольски неторопливо протянул он. – Это уже дело. Теперь поклянись, что никогда, что бы там ни было, не заложишь меня родителям.

– Да когда я тебя закладывал? – опять возмутился я. – Валер, ну не тяни, вдруг они прям сейчас сюда ворвутся.

– Поклянись. Повторяй за мной. Клянусь жизнью моих родителей… Повторяй!

Я замялся. Никогда мне не приходилось еще произносить столь страшных слов.

– Ну, чего ж ты?..

– Клянусь жизнью твоих родителей…

– Брось свои жидовские штучки. Повторяй. Клянусь жизнью моих родителей.

– Ну, клянусь. Жизнью, – нехотя промямлил я.

– Я вижу она тебе надоела, – жестко сказал Валера.

– Ой-ой-ой! Что ты? Клянусь жизнью моих родителей…

– Что никогда не заложу брата моего…

– Что никогда не заложу моего брата…

– Родителям и никому, что бы он со мной ни сделал.

– А что ты такого собираешься со мной делать? – испуганно спросил я. Стало так страшно, точно бандиты уже ворвались. Мне вдруг мелькнуло, что, может быть, бандит будет не намного страшней Валеры?

– А что бы ни сделал, – издевательски произнес он.

– Что тебе от меня надо? – завопил я, увидев странно расширенные зрачки его глаз. Он, словно вычитав в моем взгляде меру моего понимания происходящего, страшновато усмехнулся.

– Спасать его или не спасать? – заговорил он как бы с самим собой. – Ну, ладно, – сказал он, точно на что-то решившись.

Валера открыл шкаф, достал оттуда старые папины кальсоны и начал их штанины крепко прикручивать к моим рукам.

– Ты что делаешь? Зачем это?

– Вопросы здесь задаю я, – жестко сказал Валера где-то слышанную мной фразу. У него был очень решительный, я бы даже сказал свирепый вид, и я на мгновение отдался в его власть. Проклятая дверь продолжала громко скрипеть, как настежь открытая. Защиты мне не было ниоткуда. Валера толкнул меня в сторону окна.

– Лезь в окно. Повисишь там немного снаружи, а я буду тебя держать до тех пор, пока не уйдут воры.

– Аха-ха, – захныкал я. – Еще брат называется. А если ты не удержишь? А если кальсоны оборвутся? Что ж мне, лететь с четвертого этажа, пока не расколошматюсь?

Я вспомнил, как лежала на асфальте, тяжело хрипя, упавшая с восьмого этажа серая кошка. Недолго она хрипела.

– И потом я вы-со-ты бо-ю-юсь, – ревел я уже вовсю, не стесняясь. Запястьям моим было очень больно. Чувствовал я, что здесь не спасением пахнет, а снова страшным издевательством.

– Не дам тебе никаких денег, – обозлился я.

– Ну-ну, – сказал Валера, погладив меня по голове, – мы же братья.

Я хорошо знал эту его манеру замазывать свою жестокость притворной лаской или даже подачкой. Я хорошо знал, что это притворство, но всегда соглашался принимать его за подлинное сожаление или сочувствие. Потому что, во-первых, оно означало, что боевые действия на сегодня закончились. Ну, и конечно, сказывалась некоторая жид-коватость моего характера. Мишка Керзнер, бывало, всегда, как заврется, обращается ко мне за поддержкой: «Вот Вовик не даст соврать. Скажи им». При этом он не просто просит ему подыграть, а странное дело – требует засвидетельствовать вранье, как правду. Это всякий раз застает меня врасплох. С неопределенной гримасой полуутверждения-полуотрицания я повожу плечами и головой, не говоря ни одного слова, и мне страшно неловко за себя и за Мишку.

– Ну вот что, – сказал Валера, – тут должен быть какой-то выход. Точно – есть! Полезай-ка в диван, а я на него сяду. Никто и не догадается, что ты там.

– А воры? Ты им не протрепешься, что я в диване?

– Говорят тебе лезь, не протреплюсь. Может быть, не протреплюсь. Если будешь тихо сидеть.

Он поднял сиденье дивана, и я с отвращением и некоторым ужасом залез в его чрево. В диване хранились пожелтевшие траурные газеты, оставшиеся со смерти Сталина, которых я все еще… как бы это помягче сказать, – недолюбливал. Валера надвинул сиденье и с силой сел на него, у меня в диване стало темно и очень душно. Зато здесь совсем не было слышно скрипа входной двери. Первое время я еще пытался как-то не соприкасаться с гробовыми газетами, изо всех сил стараясь зависнуть над ними, но скоро устал и смирился. Вся внутренность дивана была засыпана мамой порошком от клопов. Я всегда как-то инстинктивно избегал химических запахов.

Если от нашего дома пройти по мостику через железную дорогу, потом перейти на другую сторону улицы и, спустившись по железной лесенке, пройти один дом в направлении к Казанскому вокзалу, то всегда нарвешься на отравно густой лекарственный запах. Там была какая-то лекарственная фабрика, что ли? Я всегда, проходя мимо нее, задерживал дыхание. Еще я задерживал дыхание, проходя мимо туберкулезного диспансера. Но тут я, вблизи страшной опасности заразиться туберкулезом, с затаенным дыханием припускался бежать. Это довольно непросто: бежать, не дыша. Пробежав открытое пространство внутреннего дворика, откуда туберкулезная бацилла вполне могла долететь до меня, я с маху садился на корточки и начинал дышать.